Erich Topp
В память Энгельберта Эндрасса: Кастор оплакивает Поллукса
Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но знаю одно,
что вечно бессмертно:
умершего слава.
Из Hávamál
[Кастор и Поллкус – в древнегреческой мифологии братья-близнецы. В шутливо-ироничной форме данное прозвище применяется к верным, неразлучным друзьям]
[Hávamál - «Ховамол» («Речи Высокого») — одна из поэм древнескандинавского «Королевского кодекса»]
Я написал эти страницы на пустынных просторах Атлантики, когда исчезла всякая надежда, что Энгельберт Эндрасс вернется живым из своего последнего патруля.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Снова лодка движется на запад через бурную Атлантику. Это наш 15-й патруль, как и все остальные. У нас были сомнения по поводу 13-го, но теперь это уже в прошлом. Море стало единственным местом, которое заставляет меня чувствовать себя как дома, так как я знаю, что ты, Бертл, находишься здесь со мной, подо мной, в глубине океана. Пусть море с его обширной, всеобъемлющей вечностью наполнит меня безрадостной пустотой, которая преследует меня с тех пор, как ты умер. Я не жалуюсь. Когда ребенок страдает от боли, слезы могут быть утешением.
Для меня это не работает. Куда бы я ни добирался своим взглядом и слухом, своими мыслями и душой - ты там. И все же тебя больше нет. Остается лишь осознание того, что мы достигли зенита нашей совместной жизни. Это чувство велико и горько одновременно.
Тяжелые волны переливаются через мостик. Ремень удерживает меня привязанным к качающейся платформе. Надо мной зыбкие звезды, их изображение расплывается сквозь летящие брызги и соль, обжигающую глаза.
Звезды отошли далеко-далеко и утратили своё обычное сияние. Ты тоже испытывал эту космическую гармонию, когда вечность прикасается к тебе и заставляет твое сердце расширятся так, как будто оно вот-вот лопнет, когда ты чувствуешь себя как единое целое с тем, что находится вокруг тебя и внутри тебя. Называй это как хочешь: в те минуты я был ближе всех к тебе, Бертл. Осознание нашей дружбы стало великим источником силы, с которой мы справлялись со всеми жизненными трудностями. Это была наша связь с вечностью.
Никто не мог бы сказать это лучше тебя, прежде чем ты отправился на свое последнее задание: «Судьба, если ты любишь нас, позволь нам обоим пережить эту войну. Но если ты хочешь быть милосердным, пожалуйста, позволь мне уйти первым». Высоко наверху все еще ярко сияют Кастор и Поллукс, та пара близнецов, которых боги поместили в небо как вечный символ дружбы между двумя людьми. "Кастор и Поллукс" - так называли нас те, кто хорошо знал нас. И разве теперь они не удивлены и не разъярены тем, что Кастор не бросился в пучину, когда умер Бертл?
Ты сам нашёл ответ на все это в последних словах, которые ты написал мне, словах, наполненных предчувствием того, что должно было произойти: «Бог не возвращает нам те хорошие времена, которыми мы наслаждались, но он продолжает вращать землю так, чтобы те, кто заботится, могли продолжать преследовать свое счастье»” Я не хочу, но я слышу голос моего убитого брата и принимаю его как наследие и вызов жить, плавать по морям и сражаться с врагом, пока он не будет побежден.
Вот как мы провели наш 15-й патруль.
Мы достигли позиции к северо-западу от мыса Финистерре на пути в Атлантику, когда воздушная разведка доложила о конвое, направляющемся в Англию из Гибралтара. Командование подводными лодками приказало десяти лодкам, находящимися в непосредственной близости, приблизиться к конвою. По радиосигналу с самолета я вскоре сам смог установить контакт с конвоем. Наша волчья стая называлась «Группа Эндрасс». Тщательная слежка позволила нам направить другие лодки к добыче. К вечеру мы окружили конвой. Имя и память Бертла вдохновили всю операцию: каждую мысль, каждое действие мы посвятили его наследию. Борьба была ожесточенной. Конвой тщательно охранялся эсминцами и другими эскортами, несущими новейшее вооружение и технику. Они потопили три наших лодки, а две другие вернулись на базу сильно потрепанными. Мы сами совершили три отдельные атаки и потопили шесть кораблей. Твой дух, Бертл, дал нам силу и защиту.
Однажды давным-давно, в субботу, в военно-морском училище, три новобранца - Клаус, ты и я - собрались вместе, чтобы поплавать под парусами. Мы принадлежали к той огромной группе офицеров-новобранцев, которые недавно поступили в это училище. Мы любили воду и море и проводили каждую свободную минуту в лодках. Городская жизнь, оживленная и сверкающая, мало что значила для нас.
Мы плыли по заливу в Sønderborg, купили яиц и масла, съели больше, чем нам было нужно,  взбитых сливок, много смеялись и болтали, говорили комплименты девушкам и, в общем, решили, что мы созданы друг для друга.
В ту ночь мы ходили назад и вперед по внешнему заливу, где он встречается с Балтикой. К раннему утру мы решили повернуть назад, когда ветер начал крепчать с северо-запада (NW). С длинными галсами к запад-юго-западу (WSW) мы попытались вернуться, но любые успехи были скоро потеряны из-за склонности лодки к боковому дрейфу. Ветер превратился в шторм. Мы укоротили парус, но, видимо, недостаточно. Около полудня, как раз когда мы огибали оконечность полуострова Холнис, внезапный порыв нисходящего ветра обрушился на нас со всей силой. Я отпустил главный парус, чтобы Клаус мог попытаться спустить его, в то время как Бертл сделал то же самое с кливером. Но прежде чем мы успели сделать хоть что-то из этого, второй мощный порыв ветра подхватил вздувшийся главный парус и неудержимо подтолкнул нас к берегу. Руль, не выдержав давления, разломился надвое; якорь, неподготовленный, был бесполезен. Не успели мы опомниться, как сели на мель. Я поплыл к берегу за помощью, в то время как мои друзья пытались спастись и спасти лодку как можно больше.
Несколько часов спустя - мокрые и окровавленные, растрепанные и в разорванной одежде, но гордые, с горящими глазами - мы наконец расслабились, когда моторный катер отбуксировал нас домой. В те мгновения мы нашли друг друга. То, чего не удалось достичь событиям предыдущего дня, то, чего никогда не смогли бы достичь многие общие часы разговоров, слушаний и праздного веселья, эти минуты непосредственной опасности и взаимной зависимости были достигнуты мгновенно. Мы нашли друг друга, чувствовали себя сияющими, когда начали ценить чувство внутреннего понимания и были счастливы.
После этого наши пути часто разлучали нас. Мы служили на разных крейсерах, так учились быть офицерами. Как правило, когда приходило время определить, кто из нас имеет лучшие показатели в качестве фенрихов, каждый из нас хотел, чтобы другой занял первое место—не потому, что у нас не было лидерских навыков или мы не могли определиться, а потому, что каждый из нас был убежден, что другой действительно был лучшим и более достойным получателем этой чести. Когда мы втроем прощались друг с другом после этого перерыва, мы дали торжественную клятву: «Несмотря ни на что, мы встретимся снова в подразделении подводных лодок».
Во время последующих задач на надводных кораблях или на берегу мы чувствовали себя пленниками за колючей проволокой. Я вспоминаю, как вечер за вечером мы с Клаусом сидели вместе на веранде офицерского казино во Фридрихсорте, чтобы подышать свежим морским воздухом после целого дня страданий на пыльной территории казармы. Мы смотрели, как лодки флотилий Веддигена и Зальцведеля возвращаются с морских учений - маленькие темные силуэты, отбрасываемые на воду последними лучами заходящего солнца. Нас охватило невыразимое желание поскорее приблизить тот день, когда мы тоже станем их частью. Наконец-то даже ты, Бертл, освободился от ненавистной канцелярской работы, которую ты презирал со всеми ее бюрократическими обходами и инертностью, ее безжизненностью и отсутствием вызовов, да так сильно, что был почти готов бросить все это и уволиться. День, когда мы с Бертлом были приписаны к флотилии Вегенера, мы отметили красным в нашем календаре и отпраздновали с красным шампанским, пока не погрузились в страну грез, которая отмечала мир подводников. Это было в октябре 1938 года. Наконец-то мы смогли использовать самое острое оружие в арсенале нашего флота. Что бы нас ни ожидало в будущем, мы были бы там в авангарде действия. Мы еще больше сблизились в эти месяцы жестких и тщательных тренировок на фоне надвигающегося и неизбежного международного конфликта. Ежедневные испытания не оставляли нам времени для себя и очень мало возможностей для того, чтобы потакать нашей дружбе. Я помню, как мы иногда собирались вместе в наших «камерах» на борту старого корабля «Гамбург», служившего в те дни нашим пристанищем. Зимой вода конденсировалась на перегретых металлических стенах и стекала вниз, при том условии, что система отопления работала, как это часто бывало до угрожающего свечения в темноте. В другое время система полностью выходила из строя, и все проводили ночь, дрожа от холода. Летом испеченные солнцем стены нагревают воздух внутри до таких высоких температур, что Сахару, напротив, можно было бы считать приятным местом. Затем была система водоснабжения с ее непрерывным стуком и грохотом, напоминающим пулеметный огонь во время атаки противника, что делало жизнь несчастной во всех каютах, которые выстроились вдоль «унылого переулка», как мы обычно называли проход снаружи. Но в конце концов мы смеялись над этим порочным злом повседневной жизни, смеялись над ними и в конечном итоге игнорировали их. Мы терпеть не могли тратить ночи и воскресенья на бумажную работу, готовясь к следующему дню, - бумажную работу, которая возвращалась к нам от начальства с бесконечными просьбами поставить запятую здесь или дать более точные цифры там, так что нам приходилось печатать весь отчет заново. Но вся эта бессмыслица исчезала, когда мы стояли на мостике наших лодок, когда они выходили в море под сверкающим небом. Затем, осторожно, чтобы наши командиры не заметили, я как бы сигнализировал тебе: «Вахтенный офицер вахтенному офицеру: «Пусть все они идут к черту!” И ты как бы отвечал: «Вахтенный офицер вахтенному офицеру: «Не только это. Пусть они идут ускоренным маршем!». Начало войны застало нас на отведенных нам позициях в Атлантике.
Однажды поздно вечером, после нашего второго патрулирования, Бертл пришел поговорить со мной. Мы провели вечер с Клаусом, но там царила неловкая атмосфера неизвестности. В самом деле, Клаус рано лег спать, вопреки своему обычаю.
«Я должен тебе кое-что сказать, Эрих, я больше не могу держать это в себе. Прин отправится на специальное задание. Это имеет какое-то отношение к линкорам противника. Вопрос в том: «Всё или ничего, они или мы». Клаус и его лодка отправятся в подобный рейд». Я спросил: «Эмсман?» [Ганс Иоаким Эмсман – командир подлодки U-116, которая пыталась пробраться в Скапа-Флоу 28 октября 1918 года, но подорвалась на мине]. Бертл кивнул. Тишина. «Бертл, я тебе завидую». Бертл ответил, излучая уверенность: «Все будет хорошо».  И никто из нас не сомневался в этом.
Мы на «U-46» были недалеко от Шетландских островов, когда началась история Скапа-Флоу. Прин «вновь достиг открытых вод», все прошло без сучка и задоринки. Кроме Прина, Бертла и команды «U-47», был по крайней мере, еще один человек, который не мог быть счастливее, и это был я.
А Клаус? Долгое время мы вообще ничего не слышали. В конце концов, уверяли мы себя, бывает, что у лодки выходит из строя радиопередатчик. Но в такой миссии, как у него, отсутствие новостей обычно означало плохие новости. Однажды, когда мы уже потеряли всякую надежду, вражеское радио объявило, что тела трех подводников выброшены на берег в Дуврском проливе. Их имена соответствовали с номером лодки Клауса. Мы отказывались в это верить. Должны же быть другие варианты. Может быть, в плену? Ходили слухи о лодках, возвращавшихся из патруля с полуголодными экипажами и почти пустыми топливными баками. Ведь мы подводники привыкли ждать и быть терпеливым.
Наши боевые задания выводят нас далеко за пределы, в Северное море и оттуда в Атлантику. Мы часто надолго разлучаемся с нашими товарищами. Необходимость всегда быть начеку и быть связанным рутиной лодки, удерживает нас от того, чтобы слишком много думать о наших друзьях и их судьбах. Но они остаются с нами в нашем сознании, даже если физически не присутствуют. Иногда от них вообще ничего не слышно. Иногда их лодки упоминаются в радиопередачах. Тогда вы чувствуете себя так близко к ним, как если бы вы могли протянуть руку и пожать их руки. Проходят месяцы, полгода. Наши базы находятся на большом расстоянии друг от друга; мы не сталкиваемся с товарищами так часто, как в мирное время. И все же мы остаемся верны друг другу.
Во время атаки внезапно, хотя бы на секунду, в моем сознании возникает твой образ, мой друг. Твой пример, а может быть, и твоя смерть вдохновляют меня на то, чтобы рисковать больше, чем обычно. И когда наши пути все-таки пересекаются, мы хлопаем друг друга по плечу и обмениваемся понимающими взглядами, как будто нам нужно извиниться за долгую разлуку, как будто мы хотим убедиться, что действительно все еще живы. Да, Клаус, мы знаем, что такое ожидание.
Еще долго после того, как по радио передали о тех людях, выброшенных на берег, и еще долго после того, как Международный Красный Крест сообщил нам, что они не знают о пленниках с твоей лодки, меня вдруг осенило, что я никогда больше не услышу твоего смеха. Мой друг Клаус, тебя больше нет, твое место пустует. Ты был первым, кто ушел. Ты не будешь последним. Моя скорбь по тебе смешана с гордостью.
Мы, оставшиеся в живых, продолжаем искать врага. Мы несем потери, но их места быстро занимают другие. В этом товариществе подводников есть что-то уникальное. Этому способствуют многие вещи: продолжительность заданий; физический вызов; бесконечная рутина; упорство, с которым человек переносит часы, когда внезапная смерть может наступить в любой момент во время преследования глубинной бомбой, часы, когда он чувствует себя таким ужасно беспомощным, даже не имея шанса сопротивляться. Эти переживания оставляют неизгладимый след на подводнике. Все тривиальное отпадает. Остается обнаженный человек, подлинный товарищ.
Бертл, теперь я хочу еще немного вспомнить о тебе, мой друг. И когда я закончу это делать, все поймут, почему я называю тебя настоящим другом в отличие от того, как большинство людей используют это слово. Если бы я хотел продемонстрировать твоё мужество и готовность принять вызов, то все, что мне нужно было бы упомянуть, это Скапа-Флоу или почти 250 000 тонн вражеских судов, которые ты отправил на дно моря. Но такая похвала задушила бы тебя, никогда не придававшему этому большого значения.
Однажды мне довелось наблюдать за работой скульптора. Больше всего меня поразило то, как он выбирал из огромной груды грубо отесанных камней те, которые лучше всего подходили для его идей и работы. Он делал это быстро и с такой уверенностью, что создавалось впечатление, что никакие другие камни, кроме тех, что были выбраны, не могут быть превращены в произведение искусства. Он никогда не спрашивал моего мнения для утешения. Его уверенность в себе не требовала подтверждения со стороны других.
Точно так же тебя выбрали командиром подводной лодки. Все внутри тебя счастливо и органично работало вместе для достижения одной цели, а ты даже не осознавал этого. Только среди твоих ближайших товарищей ты бы мог поделиться своими переживаниями и заботами; если бы была толпа, ты бы с подозрением отнёсся к их жажде сенсационных историй, а не правды.
Но всякий раз, когда ты был в настроении рассказывать истории, в своей спокойной и никогда не преувеличивающей манере, всегда с осознанным вниманием к драгоценным ограничениям, которые отмечают все человеческие существа и их творения, ты был как бы подарком для нас, околдовывая нас благодаря интенсивности своего опыта и подлинности твоего существования. Ты никогда не умалял опасности, с которыми нам приходится жить, и никогда не выказывал уважения к нашему врагу. В конце концов, шторм есть шторм, а глубинные бомбы - это глубинные бомбы. Рассказывая о таких моментах, ты честно признавался, как побледнел ты и твоя команда, когда вы искали глаза друг друга в эти критические моменты. Ибо ты знал, что это ложное мужество встретить смерть с фальшивой улыбкой на лице. Если бы кто-то упомянул о твоём личном мужестве, ты бы задался вопросом, о чем говорит этот человек. Ты бы посмотрел на него с подозрением и сразу бы решил, что на самом деле он не из нашей семьи. Но ты также был достаточно любезен, чтобы не стирать его в порошок.
Ты знал, что конвойные ночи, исступленный восторг охоты на ничего не подозревающую добычу или даже агония подводных преследований - это переживания, которые даются не каждому. Другие никогда не поймут, что традиционные слова и ценности неприменимы к таким ситуациям.
Да, ты был скромен. Для тебя существовало только одно всеобъемлющее откровение, или назовем его истиной, и это было суммой выводов, которые ты делал из своего военного опыта. Эти выводы сделали тебя человеком и свели все мысли к чему-то очень простому и глубокому. Война и ее вызовы возвысили тебя над своей обычной средой, чтобы ты мог видеть и понимать ее лучше, чем любая логика, ибо с помощью логики вы можете доказать все, что угодно, и вне всякой идеологии для каждого из нас есть другое лицо, которому молятся. Быть человеком, чувствовать ответственность за себя и за свое влияние на других - вот что было твоей сущностью: прямота, целостность, уравновешенность и осмотрительность. Это отношение наиболее заметно отражено в твоём ЖБД:
1045: Без предупреждения три самолета готовятся к бомбардировке.
1048: Срочное погружение. Самолет пикирует из слоя облаков. Первый сбросил четыре бомбы.
Корма лодки сильно повреждена.
Во время работы под водой мы обнаружили, что вал левого борта и кормовой горизонтальный руль были повреждены. Торпедный аппарат № 5 затоплен и протекает, потому что наружная крышка и футляр ТА повреждены.
Дифферентная цистерна, цистерна главного балласта № 1 и водонепроницаемый кормовой отсек также затоплены.
Решаю положить лодку на грунт на некоторое время.
Слишком большое проникновение воды в кормовой отсек для того, чтобы насосы могли справиться. Срочно нужно поднять лодку. Лодка отказывается шевелиться. Медленно увеличиваем давление воздуха в балластных цистернах. Ничего.
Полное давление во все цистерны. После долгих минут лодка медленно отрывается и «выстреливается на поверхность» под углом 40 градусов.
Ни одного самолета в поле зрения.
Во время атаки матрос Плеп был тяжело ранен осколком бомбы.
Это твои простые слова. Я слышал тот же самый отчет прямо из твоих уст, когда атака была свежа в твоей памяти, твой голос вибрировал от эмоций момента.
А потом ты снял всё напряжение и беспокойство, пристально посмотрев на нас, товарищей, и сказав: «Должно быть, Господь хотел, чтобы мы ещё какое-то время действовали дальше».
Когда ты благополучно вернулся и отвёл лодку в сухой док, мы увидели огромную дыру, разрушенный носовой отсек, изогнутый вал. Люди с верфи качали головами и признавались: «Не можем поверить, что они таким образом добрались до дома». Их слова показывали, насколько они гордились построенной ими лодкой и человеком, который ей командовал.
Я слышу, как бомбардировщики с визгом «падают» из облаков. Прежде чем кто-либо успел отреагировать на отчаянное предупреждение вахтенного офицера, бомбы взрываются на носу и вокруг него. Смертельно раненный, последний матрос протискивается через люк, прежде чем он закрывается. Лодка встает на дыбы под грохот взрывов, а затем камнем падает на дно.
В то время, когда делается всё, чтобы спасти лодку, командир беспомощно смотрит, как раненый матрос истекает кровью прямо на его глазах. Уровень воды в лодке постоянно повышается, с каждой минутой добавляя смертельный вес. Быстро приближается момент, когда никакая человеческая воля не сможет заставить лодку подняться обратно. Сжатый воздух осторожно подаётся в балластные цистерны для восстановления плавучести. Но не слишком много, так как лодка не может себе позволить «выскочить на поверхность», где бомбардировщики ждут её, чтобы нанести смертельный добивающий удар. Струи воды продолжают проникать прочный корпус и затопляют лодку. « Лодка отказывается шевелиться» - написал ты. – «Медленно увеличиваем давление воздуха в балластных цистернах. Ничего». После этих слов в твоем ЖБД появляется длинный прочерк. Каждый подводник знает, что это значит: минуты агонии, которые могут добавить серебряных прядей к копне светлых волос и заставляют схлынуть кровь с лица. Эти моменты могут высечь рунические буквы на вашем лбу, линии, которые никогда не исчезнут и навсегда заставят вас выглядеть старше своих лет.
«Полное давление во все цистерны. После долгих минут лодка медленно отрывается и «выстреливается на поверхность» под углом 40 градусов».
Это твой последний шанс, твоя последняя отчаянная попытка избежать мгновенной катастрофы. Лучше умереть мужественно под градом бомб, чем быть медленно раздавленным насмерть на дне моря. Эти минуты невыразимого ожидания кажутся часами. Вся твоя жгучая воля к жизни сосредоточена на крошечном проблеске надежды.
Затем лодка отрывается от грунта и поднимается на поверхность. Твоё облегчение от спасения от одной смертельной опасности уступает опасениям относительно того, что будет дальше. Будет ли ещё больше бомб, больше взрывов? Будет ли это конец?
Командир открывает люк, чтобы быстро осмотреться.
«Ни одного самолета в поле зрения».
Любой, кто может обнаружить в твоём ЖБД скрытую драму и тревогу ожидания, которые, как известно, заставляют закаленных войной людей разрушаться морально и физически, поймет, что я имел в виду, когда говорил о твоей скромности и прямоте.
6 июня 1941 года. Погода ухудшается. Шторм от 9 до 11 баллов. Мощные волны захлестывают лодку. В поле зрения появляется танкер. Даже в сложившихся условиях атака с близкого расстояния может быть успешной. Решаю пойти на это. Трудно удержать лодку на перископической глубине.
1005. Торпеда № 3 «на своём пути». Взрыв через 34 секунды. Сначала перископом пользоваться нельзя из-за зыби, но через несколько минут удается мельком взглянуть на секунду-другую. Корпус танкера маячит прямо перед нами. Должно быть, он прошел полный круг.
Срочное погружение. Слишком поздно. Когда мы достигаем глубины 16 метров, танкер врезается в нас. Прочный корпус не поврежден, но ни один из наших перископов не действует. Мы немного увеличиваем дистанцию и всплываем на поверхность. Люк на мостик заклинило, и его нельзя открыть изнутри. Мы снова ныряем, хотя и слепы.
1200. Обратно всплываем на поверхность. Мы быстро открываем люк на палубе. Первый вахтенный офицер лезет через него. Люк сразу же закрылся снова, потому что тяжелые волны продолжают перекатываться через верхнюю палубу. Офицеру удается открыть люк боевой рубки снаружи. Мостик выглядит как свалка, но никаких серьезных повреждений, кроме перископов. Мы вынуждены вернуться на базу.
8 июня 1941 года. Мы видим танкер.
1210. Тревога. Мы начинаем атаку, с частично работающим одним из наших перископов.
Выстрел двумя торпедами. Оба попали в цель.
2205. Замечен пароход. Приготовились вступить в бой с артиллерией.
0010. Открывать огонь. Враг не отвечает огнём, хотя судно вооружено двумя пушками; вместо этого экипаж спускает спасательные шлюпки.
0045. Прекращение огня.
0217. Судно затонуло
Под заголовком “Общие замечания относительно патрулирования” командир подводной лодки добавляет: «Столкновение с танкером произошло в первую очередь из-за плохой погоды и сложности удержать лодку на перископной глубине. При таких погодных условиях возникает вопрос, атаковать ли противника или отпустить его. Я решил атаковать».
Эти записи показывают, как видно из ваших честных глаз, что значит взвешивать риски в подводной войне. Ты не чувствовал необходимости подчеркивать свой агрессивный дух и способность принимать решения, даже когда ты решил вступить в бой с двумя другими вражескими судами, хотя твоя лодка была повреждена, а один из них вооружен двумя пушками. Ты принимаешь такие качества как должное. Твой отчет ничем не украшен и всё по существу.
Во время многих сражений с конвоями тебе посчастливилось командовать «горсткой» людей, которые испытывали глубокую привязанность к тебе и друг к другу. Один из них написал домой эти строки перед тем, как отправиться с тобой на ваше последнее задание: «Дорогие близкие! Если однажды вы узнаете, что наша лодка не вернулась, вам не надо надеяться. Мы счастливы, что можем служить под началом такого замечательного командира. Мы договорились, что никто из нас не попадет в руки англичан. Мы хотим сражаться и побеждать вместе, или же, если ничего не поделаешь, умереть вместе».
Это великолепное утверждение германской верности в жизни, войне и смерти дает нам представление о силе твоего духа, которую мы, твои товарищи, находили столь утешительной, которая побуждала твоих моряков отдавать всё самое лучшее при любых обстоятельствах и которая заставляла тебя без колебаний искать врага.
А потом был наш патруль.
Под ярким небом позднего летнего дня наши лодки стояли бок о бок в шлюзах Сен-Назера. Все на базе знали, насколько неразлучными мы стали, и поэтому тот факт, что мы вышли в море одновременно, означал для всех что-то особенное.
Наши лодки снова и снова украшались цветами. Солнце отражалось от воды и показывало набитый людьми пирс, повсюду счастливые лица.
Прежде чем мы отправились в путь, я собрал свой экипаж на верхней палубе и сказал: «Вы знаете, что капитан-лейтенант Эндрасс - мой хороший друг. Абсолютно удостоверяю, что нам не нужно будет стыдиться наших записей, когда наши две лодки вместе вернутся из этого патруля».
Мы набрали скорость и оставили шлюзы в передней очереди, в то время как духовой оркестр играл соответствующие мелодии, приветствия эхом отдавались взад и вперед, и обменялись последними сообщениями. Затем ночь поглотила наши лодки, и мы остались одни.
Четыре дня спустя, ночью, я заметил конвой и предупредил лодку Эндрасса, которая патрулировала неподалеку. После того, как меня несколько раз отгоняли, мне удалось атаковать и потопить эсминец. Когда вражеский корабль пошёл ко дну, его собственные глубинные бомбы взорвались и создали огненный шар, который Эндрасс увидел издалека и использовал, чтобы попасть к конвою. На рассвете наши лодки встретились. Мы обменялись информацией и наметили наши планы. Четыре дня и четыре ночи мы цеплялись за этот конвой, ни разу не теряя его из виду.
Вражеский эскорт хорошо знал своё дело. Корветы внезапно приближались и обстреливали нас со стороны Солнца. Днем они заставляли нас погружаться; ночью они освещали нас сигнальными ракетами и не подпускали к нашей добыче. Но они также поняли, что мы были двумя цепкими волками, кружащими вокруг их стада. Всякий раз, когда мы находили отверстие, мы набрасывались и пытались войти, чтобы убить. Они добавили эсминцы во внешнее охранение. Мы даже атаковали эсминцы, чтобы ослабить давление. В ответ они сбросили на нас глубинные бомбы. Вражеская авиация добавила нам проблем. Они даже пытались использовать Q-корабль в качестве приманки, но мы оставались в стороне и не поддавались на приманку.
Когда один из нас терял контакт с конвоем, другой цеплялся за него еще сильнее. Если на одного из них оказывалось давление со стороны кораблей эскорта, другой должен был контратаковать, чтобы отвлечь противника. Это сражение продолжалось на расстоянии 700 миль, равном расстоянию от Парижа до Москвы, пока конвой не вошел в Ирландское море. Мы, командиры, в эти дни почти не спали. Всегда точно зная, что сделает другой в данных обстоятельствах, мы чувствовали себя в безопасности и становились сильными. Гармония наших действий и реакций была вещью, которую надо было видеть. Для нас обоих эти четыре дня и ночи были самым замечательным опытом, который до сих пор давала нам подводная война. Это была высшая точка нашей подводной карьеры. Мы оба произнесли эти слова, когда вместе вернулись на базу. Это чувство товарищества и понимания перевешивало все волнение от нашего доброго возвращения домой, поздравления, цветы, объятия и все такое. Оно все еще занимало видное место, когда мы докладывали командованию подводных сил, и все присутствующие могли слышать его в наших словах и видеть его в наших глазах.
Всякий раз, когда мы были вместе, это всегда было прекрасное время, всегда лето, и это последнее лето, то, что было до того, когда ты ушел, чтобы больше никогда не вернуться, действительно безвозвратно, незабываемо. Все, что мы делали, мы делали вместе. Четыре недели мы жили двумя телами, но только с одной душой. Каждый удар сердца подтверждал это, были ли мы в Париже и погружались в его переполняющую жизненную силу, которую мы так упустили в Атлантике, или наслаждались комфортом дома, который мы делили в Ла-Боль-Ле-Пен.
Мы жили как короли и чувствовали, что весь мир лежит у наших ног. В конце концов, мы вышли в нашей маленькой лодке в пустыню океана, только мы и несколько других людей, просто ничто по сравнению с вечным небом над нами - и все же, мы бросили вызов штормам и морю. Мировая держава содрогнулась под нашими ударами. Ты - командир лодки. Ты ведёшь свою лодку либо к победе, либо к гибели. Когда ты одерживаешь победу, ты возвращаешься к радости тех, кого оставил ждать. Самые красивые девушки будут махать тебе, самый полный стакан твой, чтобы наслаждаться. Ты возвращаешься как король, обогащенный благодарностью Отечества. Если ты победил, но не смог вернуться, ты сделал это в зените своей жизни, и судьба избавила тебя от агонии упадка.
В этом смысле судьба приберегла для тебя поистине королевский подарок. Лучшие оплакивают твою смерть.
Вот так мы и жили. Мы любили свою жизнь, не обманывая себя относительно того, что может быть другой крайностью, последним моментом, концом. Мы предвкушали смерть, точно так же, как ожидали трудностей и свершений в жизни. Мы надеялись, однако, что смерть пощадит нас, а если нет, то мы встретим ее вместе. Судьба не была так добра.
А потом настал день, когда ты отправился на свое последнее задание. Мало что отличалось от предыдущих прощаний, и всё же над ним нависла тень. «Это не так, как в прошлые времена, - сказал ты, - большую часть себя я оставляю позади». Я знал, что ты имеешь в виду, Бертл, и это меня беспокоило. Обычно ты был первым, кто хотел снова выйти в море, кто едва сдерживал свое нетерпение в дни, предшествовавшие отплытию лодки. Ты был тем, кто излучал счастье и удовлетворение, когда стоял на мостике своей лодки одетый в кожаное снаряжение, готовый отчалить. В этот момент ты отсекаешь всё, что сдерживало тебя, твои глаза устремлены только на то, что ждет впереди. Не только холодный и ледяной декабрьский день делал вас спокойнее, чем обычно. «Обязательно следуй за мной как можно скорее» - сказал ты мне, как будто каким-то образом почувствовал, что я тебе нужен.
Через несколько дней моя очередь отплывать. Наши оперативные инструкции ведут нас в разные части Атлантики. Проходит Рождество, мы прощаемся со старым годом и приветствуем новый. По ночам я часто сижу и слушаю «Радио Белград», играющее “Лили Марлен. Да, Бертл, мы поклялись делать это ежедневно и как можно чаще, чтобы чувствовать себя ближе к нашим близким. Это был символ единства, праздничный акт памяти и веры в будущее, которое могло быть только лучше. Моника часто пела эту песню для нас.
Мои мрачные предчувствия росли и достигли пугающей уверенности, когда не было никаких новостей вообще, когда ни одна из многочисленных радиочастот, которые мы отслеживали, не несла сообщения от тебя. День за днем я отказывался в это верить. Но твоё молчание с каждой минутой становилось всё более тягостным и грозило сбить меня с ног, как будто великан ударил меня кулаками. Я надеялся и надеялся, но всё же понял, что шансы увеличиваются. Как можно дольше я держался за свое самообольщение, потому что оно заставляло меня чувствовать себя лучше.
Мы были первой лодкой, вернувшейся из нового района боевых действий у восточного побережья Соединенных Штатов. Я знал, что наш персонал на берегу запланировал большой приём с большим количеством людей и суматохой. Я намеренно избегал всего этого, прибыв на базу на четыре часа раньше срока. Никто не встречал нас, когда мы вошли в шлюз и отшвартовались. Я не мог больше сдерживаться и, помимо невинных расспросов о ветре и погоде, спросил старшего инженера у шлюзов, когда Эндрасс отплыл в свой последний патруль. Он не мог вспомнить дату, но это было очень давно. Это положило конец моим сомнениям раз и навсегда.
Лодка достигла защитного бетонного укрытия. Друзья приходят, чтобы поприветствовать меня и поздравить. Все они смотрят на меня вопросительно и несколько дольше, чем обычно. Я знаю, что они хотят спросить меня: «Разве ты не знаешь, что твой лучший друг мертв?».
Я отказываюсь принять их вызов, отказываюсь разорвать в клочья последние остатки своего самообмана. Никто не говорит ни слова о Бертле. Они не хотят портить мне радость от встречи со старыми друзьями и ощущения твердой почвы под ногами - ощущение, которое каждый подводник лелеет, возвращаясь из долгого патрулирования. «Спасибо, друзья, я ценю это. Хорошо вернуться обратно». Я охотно принимаю участие в этой трагикомедии, рассказываю им всё о миссии, о судах, которые мы потопили прямо у береговой линии США, о хорошей и плохой погоде, с которой мы столкнулись, о моей великолепной команде - всё, что угодно, чтобы избежать главного вопроса.
Позже мы сидим в огромном приёмном зале. Мы уже подняли бокалы, чтобы отпраздновать наше благополучное возвращение, мой официальный доклад давно закончился. Наконец я нарушаю молчание и в упор спрашиваю командира флотилии:
«- Бертл не вернется? Никаких новостей?»
«Никаких».
«Я так и знал».
Тишина кажется глубже, чем раньше. Мои последние слова повисают в комнате, жесткие и окончательные.
Вот и всё. Здесь не место и не время для длинных речей. Я выхожу из комнаты и остаюсь один.
Признайся, говорю я себе, что твой друг Бертл никогда не вернется, что ты никогда больше не будешь наслаждаться его чувством юмора или слышать его смех. Признайся, что ничто не может заменить его утрату, ничто не может перевесить богатство наших воспоминаний, которые позволили нам достичь как зенита, так и надира [надир – точка противоположная зениту] нашей совместной жизни. Признайся, что нет общего будущего, каким мы его себе так ярко представляли. Признайся, что сейчас он отдыхает где-то там в Атлантике, которую мы столько раз пересекали вместе, охотясь на врага.
Несколько недель спустя я снова оказываюсь в необъятных просторах Атлантики, единственном месте, которое я могу теперь назвать домом. Твоя фотография висит передо мной. Рядом с ним копия твоего последнего письма к Монике, мой друг, письмо, которое для меня как наследие: мы начали открывать друг друга, но этот процесс еще далек от завершения. Тысячи людей знают только свое собственное сердце, они плывут и дрейфуют по жизни. Люди должны любить и понимать друг друга: это единственный способ узнать, на что действительно похож другой человек. Это то, что наполняет вашу память... Мои  мысли тобой. Я глубоко благодарен за все, что ты мне дал, и в то же время пытаюсь понять, что я еще могу для тебя сделать. Подумай о вере, о которой ты говорили последний раз ... несмотря ни на что ...
Помимо того, что ты вошёл в историю как великий командир, который заставил мир обратить на себя внимание, ты - великий человек, который расточает свою богатую внутреннюю жизнь на других, которые останутся незабываемыми для всех, кто знал тебя.